Дирижёр Александр ХУМАЛА белорусским меломанам хорошо известен. Учился сперва в Беларуси, потом в Голландии, в Роттердамской консерватории. Мог бы сделать за рубежом неплохую карьеру – его и сейчас с удовольствием приглашают к себе престижные оркестры, но несколько лет назад он вернулся на родину. И уже пять лет руководит музыкальной капеллой «Сонорус» и радует публику необычными программами, редко исполняемыми произведениями, свежими сочинениями белорусских композиторов.

–Как вообще приходят к профессии дирижёра? Вот вы, Саша, как вы «дошли до жизни такой»?

– Даже не знаю! Не могу сказать, что всю жизнь об этом мечтал. У меня нет никакой захватывающей истории в духе: «Что-то упало на голову, и решил: а буду я палочкой махать». Если б такое случилось, может, всё было бы и понятнее (смеётся). Я родился в семье любителей музыки. Мама окончила музыкальную школу, отец одно время даже учился в музыкальном училище по классу гитары, бабушка пела в самодеятельном оперном театре – кстати, единственном таком в СССР. А у меня воспитательница в детском саду обнаружила музыкальный слух и сама отвела на прослушивание: ни много ни мало – в музыкальный лицей при консерватории. Меня сразу взяли на хоровое отделение, в хор мальчиков. В музыкальном училище занимался хоровым дирижированием и в Академию музыки поступил на эту же специальность. Мне очень нравился хор, но ещё на первых курсах стал интересен такой формат, как оркестр. В итоге я сочетаю две профессии – хорового дирижёра и оркестрового, притом настаиваю, что они очень разные.

– А в чём принципиальная разница? Людям, далёким от музыки, со стороны это не очень ясно…

– Вообще, оркестровые дирижёры и оркестры играют большие полотна и большой объём информации преобразовывают быстро. Схема: неделя репетиций – и концерт. У хоровиков немножко по-другому. И концерты не так часто, а если часто, то с каким-то повторяющимся репертуаром, и изучение этого репертуара немного иначе построено. Причём это чисто физиологическое явление: человек, который оперирует своим голосом как инструментом, должен о нём заботиться больше, чем музыкант, играющий на инструменте, о самом инструменте, который не является частью его тела. Это просто разная специфика. Как спортсмены: один в шахматы играет, а другой тягает штангу, и оба – мастера спорта.

– К слову о дирижёрских партитурах: как в одной голове помещаются все партии? Обычному человеку достаточно разок взглянуть в ваши ноты и ужаснуться, а вы это всё запоминаете… Есть какой-то секрет?

– Партитура в идеале должна звучать у тебя в голове, ты должен знать, какие инструменты играют в определённую секунду, и видеть общую картину с ощущением перспективы. Эта способность развивается постепенно. Ну а как актёр выучивает всю драму, в которой играет? Причём сегодня у него один спектакль, а завтра другой – и это тоже как-то надо в голове держать, да ещё и показать характер героя…

– У актёров сильная эмоциональная сцепка текста с движениями, действиями, собственными переживаниями.

– Так и у дирижёров тоже! Если я вижу в партитуре forte или espressivo, я же не буду вяло шевелиться как амёба. И даже не оттого, что я так хочу, а потому что композитор требует и музыка заставляет. А я, в свою очередь, заставляю музыкантов. Так что вы правильно сказали: сцепка! Между автором, который в нотах зашифровал себя, дирижёром как проводником и теми людьми, которые играют. Партитура в идеале должна звучать у тебя в голове, ты должен знать, какие инструменты играют в определённую секунду, и видеть общую картину с ощущением перспективы.

– Пообщаешься с музыкантами и услышишь, что всякий дирижёр – существо по определению «зловредное», «тиран» и «чудовище». Точка зрения, имеющая под собой основания?

– Есть два распространённых вида анекдотов: одни про альтистов, другие про дирижёров. Я вам расскажу мой самый любимый дирижёрский анекдот. Один музыкант говорит другому: «Чем отличается хороший дирижёр от плохого? Хороший дирижёр – в хорошем гробу, плохой – в плохом». А вообще, мы обсуждали эту тему с коллегами. В силу определённых обстоятельств дирижёров-диктаторов в наше время нет. Артуро Тосканини долгое время был директором Нью-Йоркской филармонии и, когда репетировал, мог, если верить байкам, даже сломать инструмент. Я прослушал как-то запись его репетиции, как он остервенело кричит на этих свободолюбивых американцев и через слово вставляет итальянские ругательства. Сегодня такое невозможно. Конечно, профессия накладывает свой отпечаток. Тот, кого легко сломать или кем можно манипулировать, дирижёром стать не сможет. В конце концов, ты тот, кто всё время стоит напротив большого количества людей. И эти люди сами по себе не дураки, они в возрасте 5-6 лет стали заниматься музыкой, в 22 года окончили консерваторию, потом начали работать. И вот они собрались, 50-60 человек, и каждый из них – планета, как говорил Экзюпери. А тут кто-то встаёт перед ними и начинает размахивать палочкой. Конечно, это жутко раздражает!

– И ладно бы просто махал, ещё и чего-то требует при этом…

– Ещё и останавливает этих профессиональных и неглупых людей: «По-слушайте, не так! Я знаю, как надо!» Человек, не обладающий определенным характером, наверное, не сможет…

–…выносить неизбежно возникающую неприязнь?

– Скорее, постоянно перерабатывать направленную на тебя энергию – неважно, положительную или отрицательную. Из-за этого возникает и развивается сложный тип отношений с людьми, и больше всего страдают от него, конечно, родные и близкие. Такое постоянное культивирование своей правоты. Плюс у тебя 50 человек, все со своими проблемами, и ты должен от этого отстраняться, поэтому кажется, что нам не хватает сострадания. Человечности никто не отменял, но есть и определённая система самозащиты, самосохранения. Наверное, на взгляд со стороны, дирижёр иногда превращается в Каменного гостя. В статую, на которую все смотрят и восхищаются, но при этом она совершенно холодная – Командор, который приходит за тобой, и никуда от него не денешься, по крайней мере, в оркестре.

– То есть стереотип об ужасном характере дирижёров всё же близок к реальности?

– Любые стереотипы не возникают на пустом месте. Самая близкая ассоциация, наверное, с режиссёрами – их актёры тоже не всегда любят. Но на самом деле оркестры очень ценят, когда к ним выходит человек не сухой и закостенелый, а тот, кто может их вдохновить. Заставить вспомнить, как в детстве мама играла этюды Шопена, и почему, собственно, люди вообще решили заниматься музыкой…Проблема дирижёров – это ведь не столько руководство. Одна из самых сложных задач – именно вдохновлять музыкантов, которые много лет играют и в данный момент, возможно, ничего не хотят. Причём делать это каждый день.

– С девяти до шести?

– В том-то и дело, что нет каких-то чётко очерченных рамок! Когда я учу партитуру, это иногда бывает очень утомительно. А если музыка не нравится мне, то как она может понравиться другим?

– И что нужно, чтобы произведение вас зацепило?

– Это как поэта спрашивать: «А как вы сочиняете?» (Смеётся). Кто его знает… Либо торкает, либо нет. Но я не хочу играть музыку, удовлетворяющую массовому вкусу, ради того, чтобы люди просто хорошо провели время. В конце концов, музыка как часть большого искусства, как живопись и литература всё-таки не развлекательный компонент. Для меня искусство – это то, что может тебя утешить, и развеселить, и придать какие-то силы. Но прежде всего это инструмент, с помощью которого сам человек становится лучше.

Справка:

АЛЕКСАНДР ХУМАЛА – лауреат международных конкурсов дирижёров в Риге и Вроцлаве. С 2012 г. – ассистент дирижёра оркестра Варшавской филармонии; 2014 г. – второй дирижёр оркестра Польского радио; 2013 г. – главный дирижёр заслуженного коллектива Республики Беларусь «Музыкальная капелла «Сонорус». Родился в 1983 г. в Минске. Окончил Белорусскую государственную академию музыки по специальности «Хоровое дирижирование» и отделение оперно-симфонического дирижирования Роттердамской консерватории (Нидерланды), магистр искусствоведения.

Беседовала Ирина КАРЕНИНА для рубрики "Мужчина мечты", Журнал "Алеся"